Муза

Моя Муза ветрена, непокорна и игрива. Похожа на мавку из славянских сказаний. Распущенные длинные золотистые волосы. Хитрый прищур. Длинная льняная рубашка на голое тело. Она прямо в ней и сигает в реку бурной любви с обрыва.
А после, замерзшая, с дрожащими губами, выбирается из омута затянутых илом надежд. Выходит на берег, рубашка обнажает все прелести её женственного тела. Ею можно засмотреться и потеряться на время.
А после она скидывает мокрые одеяния. Нагая качается от боли по пахучим разноцветным лугам, увлажняя кожу не собранной пчёлами пыльцой. Хохочет страшно, отпускает острые шуточки, корчит гримасы. Сплетает массивный венок, утирает слезы с раскрасневшихся щек. Выравнивает спину и с гордо поднятой головой наблюдает за молодыми косарями. А те, от жары, скинув потные рубахи, косят высокую дурманящую траву.
Трава станет сеном и превратится в жирное ароматное животворящее молоко. Она иногда подворовывает парное и неистово его сербает. Влажные загорелые, мускулистые их торсы блестят на солнце. Соблазняют мою лесную дикарку. Она могла бы убежать с каждым из них. Защекотать, заласкать, увлечь в чащу своих тайных фантазий. После один бы запил надолго, а второй бы ушёл восвояси, остальные тоже бы маялись. Но губить души без разбору Муза могла по молодости и неопытности.
Сейчас она высматривает самого стойкого, не податливого, строптивого. Того, который бы не дался в руки легко. А ей бы пришлось выдумывать новые загадки и увлечения для него. Наигравшись с простолюдинами, она обычно уходила на время в свою лесную обитель. Там варила зелья и варенья, записывала тайные рецепты вселенной.
Приходила ко мне за вином и диктовала пророческие рифмы. А потом недоуменно пожимала плечами, мол, чего ты удивляешься, сама записывала, вот и сбылось. Она вообще любит приходить ко мне без спросу. Говорит, я её не раздражаю вопросами, не перечу и успокаиваю. Умею слушать и не перебиваю. Даже когда она молчит, я могу уловить шорох её мыслей. Они похожи на шум роящихся насекомых. Мысли у неё разные. Божьи коровки самые безобидные из них.
Иногда она устаёт и разуверивается. Косари её не привлекают, да и тех все меньше и меньше. Она может пролежать в своём убежище, пока цветы с венков окончательно не высохнут. После она очнётся, как чумная, забегается, заварит чай с веночных сухоцветов. Наестся мёда прямо ложкой с кадушки, чтоб аж пальцы липли ко всем дверцам.

Вытрет разбитый осколок зеркала в сенях, расчешет волосы. Освежит лицо родниковой водой. Приберёт, заметушится, задумает что то. И побежит на окраины леса сбивать с пути заблудших путников. А после, позабавившись и устав, забредет ко мне в гости. И станет рассказывать о потерянных душах в глубинах ее непроходимых лесов.

Иллюстрация Рыжеволосая женщина и подсолнухи, Поль Гоген, 1890